– Ты когда-нибудь в кого-нибудь влюблялся? – спросила у меня Настя.

Вопрос этот был задан непосредственно после того, как увязавшийся за нами рыцарь зацепился за ножку декоративной гильотинки и с грохотом развалился. При этом обнаружилось, что внутри доспехов ничего нет.

– Влюблялся… Ну… э-э…

Я забормотал что-то невнятное. На самом деле я влюблялся лишь однажды, в девчонку, которая полтора месяца гостила у наших соседей по даче. Но эта девчонка встречалась с какими-то великовозрастными типами и на меня обращала не больше внимания, чем на шланг для полива огорода. Помню, я целыми днями следил за ней из-за забора, но увы! Максимум, что мне удалось, это передать ей однажды спикировавшую к нам в лопухи летающую тарелку. Потом лето закончилось, мы уехали с дачи, и моя любовь выветрилась в один или два дня.

Не знаю, смогла ли Настя понять что-либо из моего невразумительного мычания. Очень в этом сомневаюсь.

– А я однажды влюбилась, – призналась Настя.

– Да? – ревниво спросил я.

– В нашего нового историка, – продолжала она, рассеивая мои сомнения. – Любила его месяца два как дура. Даже любовные письма ему писала, правда, не отдавала. А он оказался таким гадом, что влепил мне три двойки в журнал за забытую сменку. Ну разве можно было его после этого любить?

– За сменку двоек не ставят. К тому же трех сразу, – сказал я.

– Это у вас не ставят. Но я думаю, на самом деле он поставил мне двойку не за сменку, а за котлету.

– За котлету?

Чурилова слегка смутилась.

– Понимаешь, моя бабушка вечно сует мне в школу всякие там бутерброды, яблочки, яйца всмятку. И притом подкладывает потихоньку, когда я не вижу.

– И мне тоже! – признался я.

Настя кивнула.

– И вот в тот день она положила мне с собой котлету, а я ее уронила и не знала, куда с ней деться. Выбросить вроде некуда, а в сумку сунуть – только все заляпаешь, она же жирная. Тогда я положила ее в кульке рядом со своим стулом, а кто-то из мальчишек стащил ее и подложил историку в ботинок. У него, понимаешь, привычка во время урока снимать одну туфлю. Снимет, положит ногу в одном носке на ногу и качает его. Вот они ему в пустую туфлю котлету и сунули. Историк потом вставил ногу, и – сам понимаешь, все размазалось.

– Но как он узнал, что это была именно твоя котлета? Она что, была подписана?

Настя нахмурилась. Видно, это воспоминание до сих пор вызывало у нее досаду.

– Представь себе, была. В кульке с котлетой случайно оказалось мое любовное послание. Письмо к нему. Я, понимаешь, их много писала, – буркнула она.

– ЧТО?!

Я расхохотался. В эту минуту я почти любил Настю, уверенный, что такая дурацкая история может произойти только с исключительным человеком.

2

Вскоре направо и налево пошли ответвления со множеством новых комнат. По коридору была расстелена очень миленькая длинная красная ковровая дорожка. Каждые несколько секунд по коврику пробегала дрожь, и он принимался волноваться, как поверхность моря.

Перед очередным ответвлением коридора располагалась полукруглая площадка, чем-то напоминающая арену цирка, обращенную тонким ценителем растений в зимний сад. Под ветвями лианы, вероятно, в знак трогательной заботы об уставших гостях подземелья заботливо была поставлена скамеечка.

– Посидим? – предложила Настя.

– Ага, – сказал я. – Посидим!

Подняв с пола валявшуюся берцовую кость, я бросил ее на скамейку. Тотчас из скамейки выскочили тонкие острые шипы, а сверху нетерпеливо свесилась лиана-удавка. Никого не нашарив, она печально втянула побег.

– Что это было? – охнула Настя.

– Liana Monstera. Или лиана чудовищная. Внесена в Черную книгу кошмаров в отдел: вымирающие виды. Существуют две разновидности: лиана стульчиковая и лиана скамеечная. Корни первой напоминают стул, корни второй – скамейку. Сесть-то сядешь, а вот встать – не встанешь, – сказал я, пользуясь случаем щегольнуть теми немногими познаниями, которые сумели засунуть в меня в школе.

– А-а… – без интереса протянула Настя. Эту особу явно занимало что-то другое. – Можно еще вопрос? – спросила она, задорно глядя на меня.

– Валяй!

– Ты когда-нибудь целовался? – выпалила она.

– Э-эээ… Ну-ааа… Еще бы! – соврал я.

– С кем, со своим котом?

Я побагровел. Причем побагровел отчасти и потому, что хотя кот у меня отсутствовал, зато была собака Динка, обожавшая, подскакивая, лизать в губы. Так что в известном смысле действительно выходило, что до сих пор я целовался только со своей собакой.

Настя сняла очки. Без очков ее глаза выглядели беззащитными. Словно неодетыми. Я уже знал, что без очков она почти ничего не видит – значит, сняв их, она как бы ослепила себя. Вовсе отказалась от зрения.

– Ответь мне на один вопрос: я красивая?

– Д… да, – сказал я. Мне и в самом деле так казалось.

– А почему мне этого никто не говорил?

– Ну… э-ээ… дураки потому что…

Настя удовлетворенно кивнула. Такой ответ ее вполне устраивал.

– Значит, я красивая?

– Ага.

– И я тебе нравлюсь?

Я вздохнул. Меня буквально припирали к стене. Ну что за девчонки сейчас пошли? Всё, абсолютно всё делают за тебя!

– Ну нравишься, – сознался я неохотно.

Настя довольно улыбнулась.

– Это видно. Ты совершенно не умеешь скрываться. А почему я тебе нравлюсь?

– Я вообще люблю, когда мне на пальцы наступают, – буркнул я.

– Спорим, я совсем не поэтому тебе нравлюсь! – возмутилась Настя. Кажется, этой взбалмошной особе пришло вдруг на ум, что она давно уже ни с кем не спорила. Минут эдак десять с хвостиком.

Я чувствовал: мало-помалу наш разговор возвращается к тому, с чего начался, а именно – к поцелую. Беседуя, мы незаметно все ближе подходили друг к другу, и настал наконец момент, когда мой нос уже почти касался ее носа.

«Сейчас это случится!» – подумал я одновременно с ужасом и восторгом, но тут вдруг наше уединение было прервано. Талисман, висевший на груди у Насти, на мгновение ожил и, возмущенным голосом пискнув что-то, замолчал. Мы отпрянули друг от друга.

– Что он сказал? – спросил я.

– Мне почудилось, он сказал: «Тряпка!»

– Какая тряпка? – Я с подозрением подумал, не относилось ли это высказывание ко мне. Возможно, талисман намекал, что я вот уже четверть часа никак не осмелюсь поцеловать Настю. Если так, то это было со стороны талисмана порядочное свинство.

Девочка с волосами цвета соломы загадочно улыбнулась.